The day that you stop running is the day that you arrive.
Просто. Старый. Рассказ.
Ни-че-го.
---
Виктор вышел из вагона метро, и сощурился, помогая зрачкам быстрее сузиться: станция была тускло освещена. За ним с шумом проскрежетал металл, и послышался удар: закрылись двери вагона. Поезд, производя массу шума, и звеня литыми ободами по рельсам, начал набирать скорость, и ненасытная пасть туннеля проглатывала его вагон за вагоном, не оставляя ничего - даже света и блеска. На станции пахло пылью, пролитым портвейном и, почему-то - гробницами. Виктор не знал, какой запах может быть в гробницах, но фантазия рисовала его именно таким: запах забытости и пустоты. Сзади вдруг послышался визг металла о металл, и немедленно раздался резкий гудок - подходил ещё один поезд. Виктор отошёл от края платформы, и остановился точно посередине прямоугольника плитки на полу. Поезд начал тормозить, лязг суставов механического чудовища заставил зачесаться и взорваться горькой ломотой дёсны.
" А вот бросить сейчас всё, и уехать на этом поезде" - подумалось ему. И пусть будет, что будет...
Он развернулся. Ряды вагонов, с местами притушенными фонарями, шли мимо него, и он понял, что поезд вовсе не собирается останавливаться, только тогда, когда в опасной близости от его лица проплыло стекло заднего вида последнего вагона, и на него повеяло тёплым воздухом с запахом машинной смазки. Состав скрылся в тоннеле, пропав без следа, как и предыдущий. Наступила тишина, звенящая тишина большого зала, готовая взорваться эхом малейшего движения. Виктор сделал шаг, тяжёлй, подбитый железными гвоздями ботинок ударил по полу, как бетонная плита. Эхо с готовностью подхватило этот звук, и пошло склонять его на все лады. Стряхнув с себя нереальность, так и витающую в воздухе, Виктор направился к выходу. Думм, думм - звучали его башмаки. Позвякивали цепочки и заклёпки на кожаной куртке. Обострённым до предела слухом он уловил шорох из-за железного ящика, стоящего у лестницы, и подошёл к нему. За ящиком никого не было. Вернее, так ему показалось с самого начала. Потом из темноты донеслось недоумевающее "фррр", и в ней зажглись два зелёных глаза с вертикальными зрачками.
"Фу ты, чёрт." - подумал он.
"-Киса..." - сейчас слова звучали кощунственно в этом храме тишины и покоя - "хорошая... что же ты тут делаешь? Тебя хоть кормят?"
Глаза его уже несколько привыкли к темноте, и он мог разглядеть кошку. Тощая, как спичка, абсолютно чёрная кошка с острыми ушками и пронзительными глазами.
"Господи" - подумал он.
"-Киса... иди сюда. Иди ко мне, я тебя не обижу. Ну? Голодная... Непричёсанная... Ну, что это такое?" - голос его, в обычной обстановке мягкий и успокаивающий, сейчас звучал резко и некрасиво.
Ему показалось очень важным, чтобы кошка пошла с ним. Он осторожно, внимательно глядя ей в зрачки, протянул руку. Зрачки полыхнули. Кошка замахнулась на него лапой. В темноте невозможно было разглядеть, выпустила она когти, или же нет, и, продолжая тянуться к усатой мордочке рукой, он был готов, что в любой момент пятёрка острых, как бритва, когтей вонзится ему в руку. Зрачки кошки сузились. Она открыла розовую даже в такой темноте пасть, и Виктор услышал: "Мьияяяяя".
В голосе кошки не было угрозы.
Он погладил её по голове. Потом протянул руки, и осторожно взял её под передние лапы. Весила она не более полукилограмма. Отощавшая до невозможности, и злая на весь мир.
"Как ты два года назад, не правда ли?" - спросил его внутренний голос.
Между тем кошка на его руках замерла, готовая в любой момент защищаться.
"-Бедная... Вы, кошки, всегда отлично чувствовали настроение людей... Как же тебя надо было замучать, чтобы ты перестала доверять собственным чувствам?"
Отвернув подол кожанки, он посадил туда Диану - так про себя он успел её назвать.
Под кожанкой у него был тёплый свитер домашней вязки, то немногое, что осталось у него от прошлого, и он почувствовал, как кошка вцепилась когтями в его петли, повозилась, и, наконец, устроившись, удовлетворённо мурлыкнула. Вновь раздался шум, и к перрону подошёл поезд. Виктор замер, боясь, что неожиданный шум спугнёт гостью у него за пазухой, но та лишь недовольно шевельнулась.
Он направился к выходу, чувствуя, как комочек напротив сердца постепенно начал расслабляться, пригреваясь.
Проходя через турникет, он заметил, что в будке контролёра было пусто. Вообще, станция сегодня была на редкость пустынной. "Странно".
Он толкнул дверь с надписью "Выход", и оказался в подземном переходе. В переходе стояла такая же тишина, как и на станции. И было столь же безлюдно. Виктор почувствовал, как его начинает пробирать давно забытый страх: что кроме него, на всей земле больше никого не осталось.
Он посмотрел на часы, и выругался. Проклятье! Он договорился встретиться с Ириной в семь, но каким-то образом было уже десять. Что за чертовщина? Поезда не могут ходить раз в час.
Поднимаясь по лестнице, он убеждал себя, что это всего-навсего сбой, что просто-напросто подвели старые добрые командирские часы, убежав на три часа вперёд.
Но на улице его взгляд наткнулся на большой дисплей электронных часов на фасаде банка. Было действительно десять.
"Ирина меня убьёт" - подумалось ему.
Улица была пустынна, и если бы не редкие островки света от чудом уцелевших фонарей, было бы совсем темно. Пахло дождём и дымом костра.
На повороте скучающий милиционер посмотрел на него внимательным взглядом, и вдруг спросил документы.
Когда он подходил к кафе, было почти половина одиннадцатого, и он был абсолютно уверен, что за дальним столиком, в углу, не будет никого.
...Он увидел её, ещё идя через весь зал. Ирина сидела в углу, равномерно помешивая остывший кофе, и смотрела перед собой невидящим взглядом. Её осунувшееся в последенее время лицо было особенно красиво в полумраке, оттенённое двумя слабыми светильниками.
Виктор с нежностью смотрел на неё, оставаясь чуть сбоку и сзади. "Ведь ждёт, волнуется, переживает за такую свинью, как я... Думает, где я... Нервничает..." - рой мыслей затопила нежность.
Он зашёл в круг света, падающего на стул напротив неё, и тяжело опустился на сиденье. Виновато посмотрел. Она встрепенулась.
"-Ты... пришёл? Где ты был столько времени?"
"-Прости, маленькая, я не знаю... не знаю, у меня, наверное, остановились часы... Прости, малыш..."
"-Арповский, ты переходишь все границы! Заставлять меня ждать!"
"-Маленькая, ну, прости..," - он протянул руку, попытавшись убрать у неё с щеки непослушный локон.
Та отдёрнула голову.
"-Арповский, ты что, считаешь, что можешь со мной вот так вот, просто играть?" - она смотрела на него, и он никак не мог понять, что же изменилось в любимом лице, почему он не узнаёт её? Вот линия её щеки, вот мягкая матовая нежность кожи на скуле, вот изящный разрез губ... Что же не так?
"-Ира, я не играю с тобой..." - вся мягкость, все чувства вложены в эту фразу...
"-А как это назвать? Ты заявляешься на свидание, опоздав на три часа, без цветов, вымазавшись в какой-то пыли, и думаешь отделаться "Извини""?
Проклятье, цветы он оставил там, у железного ящика, когда подбирал Диану.
В пыли... Он посмотрел в зеркало, висящее на стене, и, действительно, заметил несколько пятен на своей куртке.
Он перевёл взгляд на Ирину. Капризный тон, искривлённые обидой губы... За пазухой шевельнулась Диана, проскребла когтями, и сразу же, ответно, когти заскребли у него на душе.
Ирина говорила правильные слова, говорила верно, но... но каким-то чудом Виктор чувствовал, что она не испытывает ровным счётом ничего. Ни боли, ни обиды... Она говорит правильные слова, но она равнодушна...
Виктор помотал головой. Что за наваждение?
"-Милая, послушай. Я вовсе не хотел опаздывать." - решил он выправить положение. "-Я... просто я..."
А что сказать? То, что он три часа провёл в метро, и за это время прошло только три поезда?
То, что он подобрал кошку, и та сейчас сидит у него за пазухой? Тощая, облезлая кошка, несомненно, вызовет у Ирины брезгливую гримаску на лице, и гримаска эта будет относиться и к нему. То, что он её любит?
"-Просто я очень тебя люблю" - сказали его губы, казалось, против его воли.
Ирина усмехнулась.
"-И поэтому ты решил устроить этот цирк?"
"Господи, зачем я это сказал? Я ведь вовсе не люблю её!" - прошла в мозгу чёткая мысль. Прозвенела натянутой струной - и лопнула, обожгла, как огнём.
Виктор дёрнулся, как от удара. "Чтоооо? Что за чёрт? Почему? Я ведь боготворю её!"
И в этот момент Виктор понял всё. Как будто свежий ветер прошёл в его мозгу, собирая разрозненные факты в кучу, наводя порядок и кристальную ясность. Он понял, что она его не любит. Что она вовсе не волновалась, где он пропадал три часа, а просто скучала. Что она, виртуозно играя на его чувствах, заставила полюбить - и поверить в её любовь. Что равнодушие её голоса - это не обида, это её отношение к нему. Что ей всё равно. Что перемена, произошедшая в ней, - у неё во взгляде. Взгляде холодной, нелюбящей женщины, играющей по старым правилам. Играющей по инерции.
Это было странно: видеть любимого человека насквозь. Видеть, что она продолжает отношения непонятно ради чего, что ей не нужны ни его ухаживания, ни встречи, ни украшения, которые он дарил, ей от него не нужно ни-че-го.
"-Ни-че-го" - медленно повторил он по слогам,
"-Что?" - натянутым голосом спросила Она, его ангел, его счастье, Та, ради которой он жил, Которую боготворил до сего дня. Его Чудо...
В душе осталось лишь равнодушие. Почти как у неё... Он вздохнул, и поднял на неё глаза. Посмотрел прямо в её черныё, расширенный зрачок.
"-Ирина. Мне кажется, что этот "цирк" больше не повторится."
Она ещё не понимала, она жила по инерции, не задумываясь, зачем, почему, для чего всё это - и встречи, и разговоры, и его признания...
"-Если что-то случилось один раз, это..."
Он невежливо перебил её, совсем как только что - она его.
"-Совсем."
Она запнулась.
"-Прости?"
"-Сколько угодно." - голос обрёл привычную уверенность.
"-Ирина, думаю, нам с тобой больше не стоит встречаться."
"-Ты меня бросаешь?" - идеальная игра, чистота, искренность... если бы не пустота в душе.
"-Тебе надо обьяснений? Ты хочешь делать вид, что не поняла? Хорошо. Мы с тобой встречаемся уже полгода, но, к сожалению, я только сейчас разобрался в своих чувствах. И в твоих. Подожди! Ты абсолютно равнодушна ко мне. Ты продолжаешь со мной встречаться, не желая нарушать равновесие, но при этом ты ничего ко мне не чувствуешь. Я раздражаю тебя. Понимаешь, жизнь, наверное, устроена так, что люди рано или поздно понимают истину... Не знаю, может, кого-нибудь и устроили бы такие отношения, как у нас с тобой - вечные склоки, ссоры и пресмыкания. Любовь - это не только секс, любовь - это не только совместные походы в кино, театр, любовь - это не привычка, и, уж конечно, любовь - это не равнодушие, которое ты столь умело прячешь. Ирина, должно быть что-то для души.
Любовь - это когда ты чувствуешь душу другого человека, когда между вами доверие и понимание. Когда ты переживаешь за свою вторую половину. Когда тот, кого ты любишь, - часть тебя. Когда, наконец, ты просто не принадлежишь сама себе, как и тот, кого ты любишь. Любовь - это высшее чувство." - Он перевёл дух. Ирина молча слушала, разминая тонкие пальцы. -
"Я не был счастлив эти месяцы. Ты - тоже. Не знаю, способна ли ты испытывать такие чувства, как любовь, счастье, нежность... У меня нет подходящих слов, чтобы подобрать название твоему поведению. Ты - калека, твоя душа искалечена, и ты калечишь души другим людям. Тот, кто не умеет любить - всё равно, что мёртв. Для чего ты живёшь? Для чего ты стала со мной встречаться? Тебе ведь это не приносит ровным счётом ничего.
Ладно, что теперь говорить... Не звони мне больше. И живи, как умеешь. А я устал."
"-Дурак ты, Арповский... Дурак... Да, мне абсолютно всё равно. Да, я живу, как умею. Не чувствуя ничего. Но иногда и мне хочется чего-то человеческого..."
"-Любовь не заменишь имитацией, Ир. И ей не научишься. Мне жаль тебя. Не думаю, что мой уход тебя расстроит так, как меня. Прощай."
Она выпрямилась на стуле, качнув бюстом.
"-Прощай, Виктор."
Впервые за вечер она назвала его по имени. Но сквозь привычную уже маску, сквозь умелый призыв остаться в глаза ему, заставляя содрогаться, корчиться и выть там, глубоко в душе, било равнодушие.
Он вышел на улицу. Было почти двенадцать. Ноги сами принесли его на середину высокого моста через Неву... Он закурил.
"Ну вот и всё. Что у тебя осталось в жизни? Ни-че-го. Ничего. Ровным счётом ничего. Просто - тоска. Просто - боль. Просто - одиночество."
За пазухой завозилась Диана, и он, аккуратно достав её из-за отворота своей кожаной куртки, посадил на парапет. Затем подтянулся на руках, и встал рядом, вглядываясь в смолянистую черноту многовековой реки.
"Просто ты не умеешь жить и разбираться в людях... И в себе. И ты никому не нужен."
Он сделал глубокий, судорожный вдох, в который вложилась вся боль и тоска, всё непонимание, вся ложь прошлых месяцев, которые ему пришлось вытерпеть, и оторвал одну ногу от парапета...
Диана тревожно мурлыкнула, и заскребла когтями по его штанам - на улице было холодно, и кошка просилась обратно за пазуху.
"-Прости, но тебе нельзя со мной. Ты тут не при чём."
Глаза кошки, ставшие янтарными в свете фонарей, будто бы говорили:
"-Ты меня позвал - я пошла. Я доверилась тебе. Я помогла тебе. Ты хочешь меня бросить, одну, на смерть? На такую же смерть, на какую решился сам, только чуть позднее? А чем ты тогда лучше Ирины?"
"-Проклятье!" - он отпихнул кошку ногой, та с трудом удержала равновесие. Зато Виктор - нет. Взмахнув руками, он покачнулся назад, потом вперёд, и, когда казалось, что потерянное равновесие обретено, случайный порыв ветра толкнул его с моста.
Инстинктивно извернувшись, он каким-то чудом смог ухватиться за перила. Сразу же заныла рука, сломанная давным-давно, много лет тому назад... Скрипя зубами, Виктор подтянулся на руках, и медленно, миллиметр за миллиметром, вытянул себя обратно.
"Проклятье, неужели же я нужен только одному существу на свете, и это существо - кошка? А даже если и так!"
Он сел. Диана стояла перед ним, и, казалось, всё понимала.
"-Я готов умереть. Я хочу умереть. Почему ты не даёшь мне умереть? Неужели же есть ещё что-то, ради чего я должен жить?"
Кошка молчала. Сзади послышался тоненький голосок:
"-Дядя, почему ты разговариваешь с кошкой?"
Виктор обернулся. Позади него стоял прелестный мальчуган лет пяти-шести, в тельняшке, и белой шапочке с помпоном.
Виктор убрал Диану за пазуху.
"-Привет. Ты здесь откуда? И почему один?"
Мальчуган был тих и серьёзен.
"-Я потерялся. Я не знаю, куда мне идти. И мама волнуется, наверное..."
"-А папа не волнуется?"
Губы у парнишки задрожали.
"-У нас нет папы..."
За пазухой завозилась Диана.
Внутренний голос сказал:
"Не нужен, говоришь? Ах ты, свин! Пусть ненадолго, пусть мимолётно - но ты ему нужен. И ты не одинок."
Парнишка был очень похож на его сына из мечты. Давным-давно, когда ему было около восемнадцати лет, он влюбился. Очень сильно... И та девушка была единственной, от кого он хотел иметь детей. Именно такого прелестного мальчишку, и сестру ему.
Виктор вздохнул.
"-Ты знаешь, где ты живёшь?"
"-Да." - в блестящих от слёз глазах замерцала надежда.
Виктор улыбнулся, чувствуя, что с него слетает отравленная корка ненависти, чувствуя, что он будто бы просыпается.
"-Тогда пошли, друг." - он поднялся, и дал мальчугану руку.
У него из-за пазухи вдруг выпрыгнула Диана, и пошла рядом с ними, гордо, независимо, задрав хвост.
По освещённому фонарями ночному мосту шли трое - парень в кожаной куртке с цепями и заклёпками, крепко вцепившийся в его руку мальчуган в шапочке с помпоном, и тощая чёрная кошка с острыми ушками, задравшая хвост к небу.
И у каждого из них была надежда...
Ни-че-го.
---
Виктор вышел из вагона метро, и сощурился, помогая зрачкам быстрее сузиться: станция была тускло освещена. За ним с шумом проскрежетал металл, и послышался удар: закрылись двери вагона. Поезд, производя массу шума, и звеня литыми ободами по рельсам, начал набирать скорость, и ненасытная пасть туннеля проглатывала его вагон за вагоном, не оставляя ничего - даже света и блеска. На станции пахло пылью, пролитым портвейном и, почему-то - гробницами. Виктор не знал, какой запах может быть в гробницах, но фантазия рисовала его именно таким: запах забытости и пустоты. Сзади вдруг послышался визг металла о металл, и немедленно раздался резкий гудок - подходил ещё один поезд. Виктор отошёл от края платформы, и остановился точно посередине прямоугольника плитки на полу. Поезд начал тормозить, лязг суставов механического чудовища заставил зачесаться и взорваться горькой ломотой дёсны.
" А вот бросить сейчас всё, и уехать на этом поезде" - подумалось ему. И пусть будет, что будет...
Он развернулся. Ряды вагонов, с местами притушенными фонарями, шли мимо него, и он понял, что поезд вовсе не собирается останавливаться, только тогда, когда в опасной близости от его лица проплыло стекло заднего вида последнего вагона, и на него повеяло тёплым воздухом с запахом машинной смазки. Состав скрылся в тоннеле, пропав без следа, как и предыдущий. Наступила тишина, звенящая тишина большого зала, готовая взорваться эхом малейшего движения. Виктор сделал шаг, тяжёлй, подбитый железными гвоздями ботинок ударил по полу, как бетонная плита. Эхо с готовностью подхватило этот звук, и пошло склонять его на все лады. Стряхнув с себя нереальность, так и витающую в воздухе, Виктор направился к выходу. Думм, думм - звучали его башмаки. Позвякивали цепочки и заклёпки на кожаной куртке. Обострённым до предела слухом он уловил шорох из-за железного ящика, стоящего у лестницы, и подошёл к нему. За ящиком никого не было. Вернее, так ему показалось с самого начала. Потом из темноты донеслось недоумевающее "фррр", и в ней зажглись два зелёных глаза с вертикальными зрачками.
"Фу ты, чёрт." - подумал он.
"-Киса..." - сейчас слова звучали кощунственно в этом храме тишины и покоя - "хорошая... что же ты тут делаешь? Тебя хоть кормят?"
Глаза его уже несколько привыкли к темноте, и он мог разглядеть кошку. Тощая, как спичка, абсолютно чёрная кошка с острыми ушками и пронзительными глазами.
"Господи" - подумал он.
"-Киса... иди сюда. Иди ко мне, я тебя не обижу. Ну? Голодная... Непричёсанная... Ну, что это такое?" - голос его, в обычной обстановке мягкий и успокаивающий, сейчас звучал резко и некрасиво.
Ему показалось очень важным, чтобы кошка пошла с ним. Он осторожно, внимательно глядя ей в зрачки, протянул руку. Зрачки полыхнули. Кошка замахнулась на него лапой. В темноте невозможно было разглядеть, выпустила она когти, или же нет, и, продолжая тянуться к усатой мордочке рукой, он был готов, что в любой момент пятёрка острых, как бритва, когтей вонзится ему в руку. Зрачки кошки сузились. Она открыла розовую даже в такой темноте пасть, и Виктор услышал: "Мьияяяяя".
В голосе кошки не было угрозы.
Он погладил её по голове. Потом протянул руки, и осторожно взял её под передние лапы. Весила она не более полукилограмма. Отощавшая до невозможности, и злая на весь мир.
"Как ты два года назад, не правда ли?" - спросил его внутренний голос.
Между тем кошка на его руках замерла, готовая в любой момент защищаться.
"-Бедная... Вы, кошки, всегда отлично чувствовали настроение людей... Как же тебя надо было замучать, чтобы ты перестала доверять собственным чувствам?"
Отвернув подол кожанки, он посадил туда Диану - так про себя он успел её назвать.
Под кожанкой у него был тёплый свитер домашней вязки, то немногое, что осталось у него от прошлого, и он почувствовал, как кошка вцепилась когтями в его петли, повозилась, и, наконец, устроившись, удовлетворённо мурлыкнула. Вновь раздался шум, и к перрону подошёл поезд. Виктор замер, боясь, что неожиданный шум спугнёт гостью у него за пазухой, но та лишь недовольно шевельнулась.
Он направился к выходу, чувствуя, как комочек напротив сердца постепенно начал расслабляться, пригреваясь.
Проходя через турникет, он заметил, что в будке контролёра было пусто. Вообще, станция сегодня была на редкость пустынной. "Странно".
Он толкнул дверь с надписью "Выход", и оказался в подземном переходе. В переходе стояла такая же тишина, как и на станции. И было столь же безлюдно. Виктор почувствовал, как его начинает пробирать давно забытый страх: что кроме него, на всей земле больше никого не осталось.
Он посмотрел на часы, и выругался. Проклятье! Он договорился встретиться с Ириной в семь, но каким-то образом было уже десять. Что за чертовщина? Поезда не могут ходить раз в час.
Поднимаясь по лестнице, он убеждал себя, что это всего-навсего сбой, что просто-напросто подвели старые добрые командирские часы, убежав на три часа вперёд.
Но на улице его взгляд наткнулся на большой дисплей электронных часов на фасаде банка. Было действительно десять.
"Ирина меня убьёт" - подумалось ему.
Улица была пустынна, и если бы не редкие островки света от чудом уцелевших фонарей, было бы совсем темно. Пахло дождём и дымом костра.
На повороте скучающий милиционер посмотрел на него внимательным взглядом, и вдруг спросил документы.
Когда он подходил к кафе, было почти половина одиннадцатого, и он был абсолютно уверен, что за дальним столиком, в углу, не будет никого.
...Он увидел её, ещё идя через весь зал. Ирина сидела в углу, равномерно помешивая остывший кофе, и смотрела перед собой невидящим взглядом. Её осунувшееся в последенее время лицо было особенно красиво в полумраке, оттенённое двумя слабыми светильниками.
Виктор с нежностью смотрел на неё, оставаясь чуть сбоку и сзади. "Ведь ждёт, волнуется, переживает за такую свинью, как я... Думает, где я... Нервничает..." - рой мыслей затопила нежность.
Он зашёл в круг света, падающего на стул напротив неё, и тяжело опустился на сиденье. Виновато посмотрел. Она встрепенулась.
"-Ты... пришёл? Где ты был столько времени?"
"-Прости, маленькая, я не знаю... не знаю, у меня, наверное, остановились часы... Прости, малыш..."
"-Арповский, ты переходишь все границы! Заставлять меня ждать!"
"-Маленькая, ну, прости..," - он протянул руку, попытавшись убрать у неё с щеки непослушный локон.
Та отдёрнула голову.
"-Арповский, ты что, считаешь, что можешь со мной вот так вот, просто играть?" - она смотрела на него, и он никак не мог понять, что же изменилось в любимом лице, почему он не узнаёт её? Вот линия её щеки, вот мягкая матовая нежность кожи на скуле, вот изящный разрез губ... Что же не так?
"-Ира, я не играю с тобой..." - вся мягкость, все чувства вложены в эту фразу...
"-А как это назвать? Ты заявляешься на свидание, опоздав на три часа, без цветов, вымазавшись в какой-то пыли, и думаешь отделаться "Извини""?
Проклятье, цветы он оставил там, у железного ящика, когда подбирал Диану.
В пыли... Он посмотрел в зеркало, висящее на стене, и, действительно, заметил несколько пятен на своей куртке.
Он перевёл взгляд на Ирину. Капризный тон, искривлённые обидой губы... За пазухой шевельнулась Диана, проскребла когтями, и сразу же, ответно, когти заскребли у него на душе.
Ирина говорила правильные слова, говорила верно, но... но каким-то чудом Виктор чувствовал, что она не испытывает ровным счётом ничего. Ни боли, ни обиды... Она говорит правильные слова, но она равнодушна...
Виктор помотал головой. Что за наваждение?
"-Милая, послушай. Я вовсе не хотел опаздывать." - решил он выправить положение. "-Я... просто я..."
А что сказать? То, что он три часа провёл в метро, и за это время прошло только три поезда?
То, что он подобрал кошку, и та сейчас сидит у него за пазухой? Тощая, облезлая кошка, несомненно, вызовет у Ирины брезгливую гримаску на лице, и гримаска эта будет относиться и к нему. То, что он её любит?
"-Просто я очень тебя люблю" - сказали его губы, казалось, против его воли.
Ирина усмехнулась.
"-И поэтому ты решил устроить этот цирк?"
"Господи, зачем я это сказал? Я ведь вовсе не люблю её!" - прошла в мозгу чёткая мысль. Прозвенела натянутой струной - и лопнула, обожгла, как огнём.
Виктор дёрнулся, как от удара. "Чтоооо? Что за чёрт? Почему? Я ведь боготворю её!"
И в этот момент Виктор понял всё. Как будто свежий ветер прошёл в его мозгу, собирая разрозненные факты в кучу, наводя порядок и кристальную ясность. Он понял, что она его не любит. Что она вовсе не волновалась, где он пропадал три часа, а просто скучала. Что она, виртуозно играя на его чувствах, заставила полюбить - и поверить в её любовь. Что равнодушие её голоса - это не обида, это её отношение к нему. Что ей всё равно. Что перемена, произошедшая в ней, - у неё во взгляде. Взгляде холодной, нелюбящей женщины, играющей по старым правилам. Играющей по инерции.
Это было странно: видеть любимого человека насквозь. Видеть, что она продолжает отношения непонятно ради чего, что ей не нужны ни его ухаживания, ни встречи, ни украшения, которые он дарил, ей от него не нужно ни-че-го.
"-Ни-че-го" - медленно повторил он по слогам,
"-Что?" - натянутым голосом спросила Она, его ангел, его счастье, Та, ради которой он жил, Которую боготворил до сего дня. Его Чудо...
В душе осталось лишь равнодушие. Почти как у неё... Он вздохнул, и поднял на неё глаза. Посмотрел прямо в её черныё, расширенный зрачок.
"-Ирина. Мне кажется, что этот "цирк" больше не повторится."
Она ещё не понимала, она жила по инерции, не задумываясь, зачем, почему, для чего всё это - и встречи, и разговоры, и его признания...
"-Если что-то случилось один раз, это..."
Он невежливо перебил её, совсем как только что - она его.
"-Совсем."
Она запнулась.
"-Прости?"
"-Сколько угодно." - голос обрёл привычную уверенность.
"-Ирина, думаю, нам с тобой больше не стоит встречаться."
"-Ты меня бросаешь?" - идеальная игра, чистота, искренность... если бы не пустота в душе.
"-Тебе надо обьяснений? Ты хочешь делать вид, что не поняла? Хорошо. Мы с тобой встречаемся уже полгода, но, к сожалению, я только сейчас разобрался в своих чувствах. И в твоих. Подожди! Ты абсолютно равнодушна ко мне. Ты продолжаешь со мной встречаться, не желая нарушать равновесие, но при этом ты ничего ко мне не чувствуешь. Я раздражаю тебя. Понимаешь, жизнь, наверное, устроена так, что люди рано или поздно понимают истину... Не знаю, может, кого-нибудь и устроили бы такие отношения, как у нас с тобой - вечные склоки, ссоры и пресмыкания. Любовь - это не только секс, любовь - это не только совместные походы в кино, театр, любовь - это не привычка, и, уж конечно, любовь - это не равнодушие, которое ты столь умело прячешь. Ирина, должно быть что-то для души.
Любовь - это когда ты чувствуешь душу другого человека, когда между вами доверие и понимание. Когда ты переживаешь за свою вторую половину. Когда тот, кого ты любишь, - часть тебя. Когда, наконец, ты просто не принадлежишь сама себе, как и тот, кого ты любишь. Любовь - это высшее чувство." - Он перевёл дух. Ирина молча слушала, разминая тонкие пальцы. -
"Я не был счастлив эти месяцы. Ты - тоже. Не знаю, способна ли ты испытывать такие чувства, как любовь, счастье, нежность... У меня нет подходящих слов, чтобы подобрать название твоему поведению. Ты - калека, твоя душа искалечена, и ты калечишь души другим людям. Тот, кто не умеет любить - всё равно, что мёртв. Для чего ты живёшь? Для чего ты стала со мной встречаться? Тебе ведь это не приносит ровным счётом ничего.
Ладно, что теперь говорить... Не звони мне больше. И живи, как умеешь. А я устал."
"-Дурак ты, Арповский... Дурак... Да, мне абсолютно всё равно. Да, я живу, как умею. Не чувствуя ничего. Но иногда и мне хочется чего-то человеческого..."
"-Любовь не заменишь имитацией, Ир. И ей не научишься. Мне жаль тебя. Не думаю, что мой уход тебя расстроит так, как меня. Прощай."
Она выпрямилась на стуле, качнув бюстом.
"-Прощай, Виктор."
Впервые за вечер она назвала его по имени. Но сквозь привычную уже маску, сквозь умелый призыв остаться в глаза ему, заставляя содрогаться, корчиться и выть там, глубоко в душе, било равнодушие.
Он вышел на улицу. Было почти двенадцать. Ноги сами принесли его на середину высокого моста через Неву... Он закурил.
"Ну вот и всё. Что у тебя осталось в жизни? Ни-че-го. Ничего. Ровным счётом ничего. Просто - тоска. Просто - боль. Просто - одиночество."
За пазухой завозилась Диана, и он, аккуратно достав её из-за отворота своей кожаной куртки, посадил на парапет. Затем подтянулся на руках, и встал рядом, вглядываясь в смолянистую черноту многовековой реки.
"Просто ты не умеешь жить и разбираться в людях... И в себе. И ты никому не нужен."
Он сделал глубокий, судорожный вдох, в который вложилась вся боль и тоска, всё непонимание, вся ложь прошлых месяцев, которые ему пришлось вытерпеть, и оторвал одну ногу от парапета...
Диана тревожно мурлыкнула, и заскребла когтями по его штанам - на улице было холодно, и кошка просилась обратно за пазуху.
"-Прости, но тебе нельзя со мной. Ты тут не при чём."
Глаза кошки, ставшие янтарными в свете фонарей, будто бы говорили:
"-Ты меня позвал - я пошла. Я доверилась тебе. Я помогла тебе. Ты хочешь меня бросить, одну, на смерть? На такую же смерть, на какую решился сам, только чуть позднее? А чем ты тогда лучше Ирины?"
"-Проклятье!" - он отпихнул кошку ногой, та с трудом удержала равновесие. Зато Виктор - нет. Взмахнув руками, он покачнулся назад, потом вперёд, и, когда казалось, что потерянное равновесие обретено, случайный порыв ветра толкнул его с моста.
Инстинктивно извернувшись, он каким-то чудом смог ухватиться за перила. Сразу же заныла рука, сломанная давным-давно, много лет тому назад... Скрипя зубами, Виктор подтянулся на руках, и медленно, миллиметр за миллиметром, вытянул себя обратно.
"Проклятье, неужели же я нужен только одному существу на свете, и это существо - кошка? А даже если и так!"
Он сел. Диана стояла перед ним, и, казалось, всё понимала.
"-Я готов умереть. Я хочу умереть. Почему ты не даёшь мне умереть? Неужели же есть ещё что-то, ради чего я должен жить?"
Кошка молчала. Сзади послышался тоненький голосок:
"-Дядя, почему ты разговариваешь с кошкой?"
Виктор обернулся. Позади него стоял прелестный мальчуган лет пяти-шести, в тельняшке, и белой шапочке с помпоном.
Виктор убрал Диану за пазуху.
"-Привет. Ты здесь откуда? И почему один?"
Мальчуган был тих и серьёзен.
"-Я потерялся. Я не знаю, куда мне идти. И мама волнуется, наверное..."
"-А папа не волнуется?"
Губы у парнишки задрожали.
"-У нас нет папы..."
За пазухой завозилась Диана.
Внутренний голос сказал:
"Не нужен, говоришь? Ах ты, свин! Пусть ненадолго, пусть мимолётно - но ты ему нужен. И ты не одинок."
Парнишка был очень похож на его сына из мечты. Давным-давно, когда ему было около восемнадцати лет, он влюбился. Очень сильно... И та девушка была единственной, от кого он хотел иметь детей. Именно такого прелестного мальчишку, и сестру ему.
Виктор вздохнул.
"-Ты знаешь, где ты живёшь?"
"-Да." - в блестящих от слёз глазах замерцала надежда.
Виктор улыбнулся, чувствуя, что с него слетает отравленная корка ненависти, чувствуя, что он будто бы просыпается.
"-Тогда пошли, друг." - он поднялся, и дал мальчугану руку.
У него из-за пазухи вдруг выпрыгнула Диана, и пошла рядом с ними, гордо, независимо, задрав хвост.
По освещённому фонарями ночному мосту шли трое - парень в кожаной куртке с цепями и заклёпками, крепко вцепившийся в его руку мальчуган в шапочке с помпоном, и тощая чёрная кошка с острыми ушками, задравшая хвост к небу.
И у каждого из них была надежда...
-
-
02.04.2007 в 21:42Ты ее публиковать еще где-то собираешься?
-
-
02.04.2007 в 21:46Где, например?..
-
-
02.04.2007 в 21:59Хотя бы на прозе.ру.
А спросила я к тому еще, что если соберешься публиковать, свисти, — надо отредактировать.
-
-
02.04.2007 в 22:12Не хочется пока ни на прозе, ни где-то ещё... воспоминания очень яркие.
-
-
02.04.2007 в 22:17В плане оформления прямой речи - все к черту неправильно.
-
-
02.04.2007 в 22:22Давно, очень давно писал)
Но спасибо. Соберусь - обязательно попрошу...
-
-
02.04.2007 в 22:29А у меня сразу ручонки к кнопке "правка" тянутся. И не только в этом случае. Начала себя ловить на подобной мысли при чтении книг. Клиника.
-
-
02.04.2007 в 22:33-
-
02.04.2007 в 22:37Тоже дело. По прошествии времени можно много собственных опечаток и помарок выловить.
-
-
02.04.2007 в 22:40